Ребенок позабыт в шелку коляски.
 Мать утонула в блеске магазина.
 На крае сумерек уж появилась ночь.
 С кровавой ягодкой влечет она корзину.
 Клубится и мяучит кот,
 Фонарь горит над низкою луною,
 Лежит младенец под
 Чуть наклоненною стеною,
 Жива стена, жив шелк, шуршат пеленки,
 И только нет его, он растворен,
 Он ничего не значит,
 Как эти крики хриплые вокруг:
 Ребенок чей? Уже давно он плачет.
 Они кричат, как птицы надо льдом,
 А он, кружася, упадает в прорубь.
 Коляску метит, пролетев с трудом,
 Розовоглазый голубь.
 Столпились тени, лед шуршит газетой,
 Но плошка разума свети́тся, не погасла,
 Хоть испаряется ее святое масло,
 Хотя уже дрожит несчастный огонек
 И жалобно клонится.
 Но где ж она, родимые сосцы, тепло и свет?
 Пора бы появиться.
 И появляется с авоською она —
 Что выплюнуть его на свет решилась,
 И весело влечет скорей туда,
 Где сразу все забылось.
 И не заметно ей — младенец растворен
 В ночи, как сахара кусочек,
 Но он воскреснет вновь, да, выплывет он вновь,
 До новой тьмы и ночи.

1972

Год написания: 1972

Опубликовано в:

Танцующий Давид