Гостиница Мондэхель
И. Литвин
Мир наш – гостиница, это известно младенцу, Номер бы дали повыше, чистое полотенце, Дали бы чашку, я б слезы туда собирала, Слышь – монд э хель, переведи, что сказала. Если одно ты наречье возьмешь – то получишь сиянье, Если второе и третье – то злое навек наказанье. Ты надолго ли к нам, в наш отель, постоялая тень? На один только долгий, прерывистый, на один только день. Мир наш – гостиница, это младенцу известно – Он ведь блуждал в коридорах и жил в номерах его тесных. Слезную чашку возьму, выпарю, чтобы кристаллы осели. Я сама солинкой была, да растворили и съели. Раз на Морской в грязной парадной старинной Надпись алмазную вдруг увидала в стекле, буквы крошились: "Я – Елена Блаватская" начертано было, длинный Шел снег за окном, глаза белые в нем залучились – Волчьи не волчьи, не птичьи, не человечьи. "Я здесь была и по этим ступеням спускалась, Снова взойду, а ты мне спускайся навстречу". Хлопнула дверь внизу. Колоколясь, тень подымалась? Снега шакальи резцы и изразцы леденились. Только кажется нам – я одна, я один – Спим мы в постели одной и одно и то же едим. Ближе, все ближе шаги, неужели ты, демоница? О, слава Богу! С опухшею рожей Мимо скользнул, подмигнув, пьяный прохожий. Ты не хозяйка мне, знаю сама свой треножник – Вот он стоит на морозе меж Лахтой и Черною речкой, Дым от него, здесь я и жрица, И черная злая овечка, В жертву приносят ее, а я убегаю, И дрожу, как огонь, изнываю, И "де профундис" ору, И, Боже, Тебя призываю, Белую водоросль рук к небесам воздеваю. Так я до срока жила, но потом понесла от мрака Черное облако, и оно меня поглотило, И затмило мне свет, И милые лица разъело и растворило. Кажется, будто черно, изнутри же оно желто-серо, Кто-то руки мне тянет, любовью спасти меня хочет, Но и его растворят холод и тьма этой ночи. Труп дворняжки – видела – бросили в нашу речку. Кирпичи привязали, ахнула речка всем покровом тонким своим ледяным, Звук был такой, с каким рушится сердце, Когда скажут – "он умер" (о тебе), и становишься сразу нагим. Вот смотри – этак! Вот так – выпроваживают отсюда нас! Вон! И больше не пустят ни в Москву, ни в Двину, ни в Кавказ. Вошла, я помню, в комнату простую – Портьера, коврик, шнур, Луна в окне, ободранные стулья, На потолке разгневанный Амур. И зеркало, в котором видно только Слепое облако и низенький диван, Охота выцветшая, палевые волки И в центре будто пьедестал. А в коридоре охали, зевали Три малолетние цыганки, Они за горничных (вы, девы – Мойры, Парки?) – Всё что-то пряли, штопали, вязали. Всё рожи хрюкали, и коридорный всё лаялся и лаялся со мной, Я думала, что это – просто скука, а это – скука вечности самой. Справа сосед, постучу ему в стенку, Сам он – дракон, но с лицом канарейки, В покер играем мы с ним не на деньги, Денег у нас отродясь не бывало, Душу ему я давно проиграла. Слева тоже живет интересный такой человек- Ноги к шее его прикипели и задралися вверх, Так и скачет пародией на серафима, Говорит – ну куда тебе деться? Ни бумаги, ни вида, Из любого отеля прогонят, ото всех тебе будет обида. Если себя ты не видишь, то как себя вспомнишь? В зеркале нету тебя – так, лишь облако, эфемерида. Ничего – говорю – звезд так мало, а нас очень много, Мы – набор комбинаций, повторений одних, Как лекарство, составлены мы в аптеке небесной, Как смешение капель и сил световых. И вернусь я Луной на Луну, и Венерой к Венере, Не узнают они, пусть разодранной, дщери? Семена мы и осыпи звезд. Я дорогу найду, из ветвей своих выстрою мост. Гостиница, каких, должно быть, много, Я расплатилась, кошелек мой невесом, Поежишься пред дальнею дорогой, При выходе разденут – вот и всё. И упадешь ты – легкий, бездыханный – В своих прабабок и приложишься к цветам, Тропою темною знакомою туманной Всё ближе, ближе – к быстрым голосам. Взвесишь тогда, пролетая, свой день и свой век. Помню, счастлив однажды был мною один человек, Целовал в замерзшие губы рабочую лошадь, что стояла, под грудою ящиков горбясь. В пропасть Вспомнила, падая, В этом круженье, паденье Вспомнился мне еще тот, что в этой гостинице тенью Скользнул, в желтую стенку лбом колотился – Экклезиаст! – это он, тьма от тьмы и тьмой поглотился. Всё я забыла – любовь, вдохновенье и мелкую радость, Только смерть под горой голосила, Да зубами щелкала старость. Экклезиаст! Черный гость, постоялец, вампир! Здесь ты жил? Ну и что же? Чего присосался? Без любви, без креста – вот он, твой мир, Я же – свет и огонь. Сухо он рассмеялся. Отпустите меня! Не хочу! Выезжаю. Проигралась. Всё золото незаметно спустила. А тебе, будущий, знак на окне "мондэхель" вырезаю. Пей из рюмки моей, ешь из миски моей, Мне ж земля не последняя будет могила. Пусть погасла свеча, но огонь всё горит, Я не этого боюсь, неминучего, Я боюсь океана огня хрипучего, Что тихий свет поглотит. Если сладко когда оно было и мило, Это мимотекущее бытие, То когда меня рыбой на трезубце взносило Вдохновение в воздух – вот счастие было мое. Вот прольется микстура, снадобье земное, Или звездное, хлынет к огням седым, Когда я замолчу – запоет ли каменье немое И заноет гуденьем глубоким зубным? Тот же знак – ножку буковки каждой обвивает, как хмель, Крошечный, дрожит в словах, Шепчет бабочка – мондэхель, мондэхель, Вместе ясный свет и темный страх. 1981
Скачать TEI