Ворона в монастыре
Е. Пазухину Слез розоватых жемчуг, Горький, окатный, светлый, Стукающий друг о друга, Высыплю в море стакан.
Долго, долго летела над морем синим И поселилась над монастырем, Сена, трухи натаскала и глины, Дом утеплила тряпьем. В круглом гнезде беспокойно — Что я? — тонкая кость и перья... Издали слышится пенье, Светят алмазные старцы. Мило — с высокой березы, С темной ветки В одежде вороны Вниз — На двор монастырский Глядеть — на шепчущих братьев, Черных таких же, как я. На денное их круженье, На быстрое их поспешенье И на суровость их. О, как в сырые ночи Кругло они поют! Они ходят по кругу грачами, Будто ищут в земле червяков, Только бес вдруг зыркнет с печалью В небо снежным бельмом без зрачков. На оперенной груди Крест крылом начерчу И в братнее это вращенье В темном куколе слечу. Лечу я кругами и вижу: Ворота, свечи, река. Немотствующую рыбу, Немого над ней рыбака. Вниз тяжелою силой влекома — И хочу я подняться к дому, А уже не могу, не могу — Звезды грубо глаза посолили, Крылья вянут и изменили, А ноги растут на бегу. И когда я спускаюсь ниже, Становлюсь я как все, как все, И клюв свой упрятав в перья, Ступаю средь ряс в росе. Бреду среди иноков инок босой, Будто тоже — ограда и столп, И темная узкая церковь В тонкокостный ударится лоб. Кланяюсь я и молюсь, а старец (В жилах у него золотая пыль) Говорит: «Над усопшим братом, Брат, прочти вдогонку псалтырь». Но из горла клики и клекот И черных засохших цветов поток, И тогда я, кусая крылья, Бегу из церкви наискосок. Слышу крики я: «Старче, что ты! Это новенький, глухонемой», Но уже я вприпрыжку и лётом Возвращаюсь домой. Во тьме промозглой весною светло, Катится круглое пенье — Белое колесо, темные спицы. Протягиваем крыло И носим в ночи мы, птицы, Витое высокое пенье, Впрягшись в его колесницы. 1981